Ольшанский,
журналист со странной репутацией в ЖЖ.
Когда-то Д. Ольшанский здесь красовался, как носитель cупер-передовых идей.
Его длинные рассуждения и скандалы-дискуссии, массово читались, цитировались, он казался невероятно передовым и бесстрашным диссидентом в журналистике.
Кстати, В.Путин сам называет основные проблемы в современной России - бедность 1/10 /населения, образование, изношенность инфраструктуры городов и поселков.
Cправка.
Сын сценариста Виктора Ольшанского и внучки российского революционера Сурена Спандаряна Нины Лебедевой[1]. В детстве играл в театре «Современник». Был солистом рок-группы «Антресоли» (2002). Учился на философском и филологическом факультете РГГУ, но не доучился.
В журналистике начинал как литературный и музыкальный критик. Печатался в газетах «Сегодня», «Независимая Газета», «Время МН», «Известия», «Вечерняя Москва», «Собеседник», журналах — «Новое Время», «Русский Журнал», «Итоги», «Эксперт».
Сегодня увидела его во "Взгляде".
Жесткий текст, частично справедливый, но,
похоже, он не очень-то любит, не совсем уважает Россию. Не способен прощать Родине её исторические прегрешения?
Семь нерешаемых проблем России
Но есть и другие проблемы, о которых говорят реже. Проблемы, с которыми не очень понятно, что делать, а то и вовсе – ничего сделать нельзя.
Поговорим о них.
Первая нерешаемая проблема России – это драма её связи с западным миром.
Тем миром, от которого невозможно отказаться и навсегда от него закрыться, но и «дружить» с ним, слиться с ним в каком-нибудь фантазийном единстве – не получается. Россия связана с европейскими и англоязычными государствами миллионом обстоятельств моды и технологий, истории и искусства, недвижимости и торговли, да и просто большой любви русского человека к Лондону, Парижу или Риму, любви, увы, совсем не часто взаимной.
Но в то же время Россия – слишком большая, слишком серьёзная и отдельная во всех отношениях держава, чтобы её пустили в общий западный домик, за общий западный стол.
Хозяева этого домика и стола мотивированы опасениями такой крепости и многовековой выдержки, что даже русско-советская катастрофа 1991 года и полная наша тогдашняя готовность к подчинению не мотивировала их изменить своё мнение о «медведе», который казался и кажется им опасным, варварским, неправильным, и уж лучше врагом, чем другом.
И хоть мы и не можем жить вовсе без них, но и не можем быть вместе.
Вторая нерешаемая проблема России – это ужасный перекос между столицей и провинцией.
Конечно, известная разница, знакомая каждому, кто сначала побывал, допустим, в Нью-Йорке, а затем оказался где-нибудь в пенсильванской, а то и канзасской глуши, привычна всему миру и никогда не исчезнет.
Но всё-таки та же Америка – равно как и Германия, Италия и многие другие увлекающие нас страны – живёт со многими центрами и относительным благополучием в глубине, тогда как Россия – это Москва, немножко ещё Петербург, а дальше загадочное «всё остальное», на долю которого приходится не просто другая, а космически другая – в плохом смысле – жизнь.
И потому поток людей, которые сначала стремились вырваться из деревень, затем – из малых городов, а теперь уже и покидают города крупные, чтобы только получить свою часть московского кошелька и московской перспективы, представляется бесконечным.
Разумеется, можно вообразить каких-то фантастических правителей, которые решат развернуть этот поток в обратную сторону – и не репрессиями, а разумными экономическими идеями, созданием тех условий, которые сделают всевозможное «там» почти таким же комфортным, как и московское «тут».
Но на деле стремиться к идеалу никто не хочет – любому чиновнику проще поддерживать тот порядок, который худо-бедно устроился до него, и наживать с этого порядка свою взяточно-строительную копейку (точнее, миллиард).
Так что логично будет предположить, что «Москва» – уже и в полусотне километров от МКАДа – так и будет разбухать от людей, денег и многоэтажек, а дальняя Россия – оставаться в пустоте.
Третья нерешаемая проблема России – это засилье государственного над частным.
Казалось бы, советская эпоха, когда бизнес и собственность были запрещены, ушла в учебники, и можно было бы надеяться – как многие и думали на рубеже того и этого века – что уж теперь-то здесь расцветёт частный хозяин.
Не тут-то было.
Быстро выяснилось, что снятие табу на капитализм вовсе не означает, что вы получите «тот самый» капитализм западного или отчасти нашего дореволюционного образца, когда Ивановы, Петровы и Сидоровы – фабриканты, магнаты и лавочники – честно конкурируют друг с другом на рынке, а раз они это делают за прилавком, то и на выборах происходит нечто похожее.
Нет, оказалось, что есть и другая, равноудалённая от коммунизма и конкуренции система, когда всё вокруг происходит с большим участием государства, но за этой казённой ширмой действует частный интерес.
То есть Ивановы и Сидоровы становятся не хозяевами, а чиновниками, они делаются мэрами, генералами и прокурорами, но в этом качестве мыслят как бизнесмены, извлекая доход из своей государственной должности и её скрытых возможностей, а не из «чистого» рынка. И этот казённый капитализм – вороватый, неповоротливый, мафиозный, предпочитающий конкурировать в аппаратных интригах и зарабатывать на расходах казны, а не на доходах и налогах граждан – в России очень органичен и, видимо, неистребим.
Четвёртая нерешаемая проблема России – это отсутствие нации.
Политической нации, конечно, а не того изначального этноса, который её формирует, с его узнаваемым фольклорным, литературным или бытовым миром. Многие западные – и не только западные – нации родились и выросли благодаря революционному национализму и либеральному капитализму лет сто, а то и двести назад. Там всё было просто и шаблонно: старая империя, её аристократия, а заодно Ватикан, господство каких-нибудь высокомерных чужаков, но – в противовес им романтические интеллигенты и бородатые промышленники сочиняли, пользуясь человеческим материалом окрестных крестьян, их сказок и рабочих рук, новую общность, которая чуть позже, на баррикадах или в результате проигранных прежними королями войн, оказывалась наследником распавшихся или преобразившихся государств.
У нас – иначе. У нас национализм и капитализм мелькнули где-то в эпизоде, быстро ушли в кулисы, а главная роль создателя будущего и знаменосца прогресса досталась большевикам, которые, в свою очередь, были озабочены не Россией и уж точно не русским народом, а всем человечеством. И когда их корабль утонул, страна осталась в печальной неопределённости, словно выживший в океане: мы – кто?
Мы – страна какого народа?
Мы – чьи наследники? Царей, революционеров, интеллигентов, крестьян?
Мы господа или слуги?
Мы – победители внутри своей истории, или же мы вечные страдальцы?
И кто наш враг – Запад? Соседи? Собственное начальство? 12 июня – день нашей независимости от кого?
А 7 ноября – это повод для радости или траура? Национальная история – за вычетом разве что единодушно принимаемой памяти о войне 1941 года – есть одно сплошное противоречие и конфликт. И миром пока не пахнет.
Пятая нерешаемая проблема России – это её страсть ко всему глобальному и равнодушие к малому.
Нет в мире, должно быть, другого народа, который бы так гордился полётами в космос, масштабом своей территории, завоеванием или, если угодно, освобождением других народов, словом, любыми историческими сюжетами, где виден размах – и в то же время был так беспомощен в повседневном улучшении той скромной реальности, что дана не Гагарину или Жукову, а мелкому руководству и населению какого-нибудь жилого квартала.
Мы можем навести порядок в Сирии, но не в Рязанской области, и корни этой драмы находятся где-то намного дальше, чем принято думать, не только в глупости или жадности конкретного Иван Иваныча.
Должно быть, в самом устройстве русской культуры есть что-то глубоко кочевое, но не в смысле «кочевников», какими их видит исторический миф.
Скорее, русский кочевник – это военный, переезжающий из одних казарм в другие, крестьянин, сжигающий лес, чтобы засеять поле, но через несколько лет двинуться дальше, казак-конкистадор, чиновник, перемещаемый на огромные расстояния распоряжениями сверху, беглый крепостной или ссыльный преступник, ищущий работы в городе колхозник, нынешний вахтовый продавец или охранник.
Русские не дружат с оседлостью, им вечно что-то мешает как следует обустроиться на одном месте – нашествия, стихийные бедствия, власть, – но если бы можно было помечтать, то борьба с борщевиком, которым зарастает страна, кажется мне важнее запуска ракеты.
Шестая нерешаемая проблема России – это её элита и судьба этой элиты.
Когда-то, в позапрошлом столетии, мы имели на её месте обыкновенную для Европы наследственную аристократию, к которой медленно, путём сурового отбора, присоединялись купцы, интеллигенты, офицеры и чиновники из народа, усваивавшие культуру тех, кто занимал социальный верх до них.
И, что очень важно, эта укоренённость во многих поколениях на одном месте, как и свойства тогдашней экономики, нуждавшейся в работе и производстве товаров именно здесь, где-то поблизости, а не на другом конце мира – создавали то благословенное положение вещей, когда благополучные люди улучшали жизнь вокруг себя.
У каждого из них имелись усадьба и хозяйство то в Новгородской, то в Пензенской губернии, а не только на Рублёвке. Всё это было сметено XX веком. И теперь, когда все его войны и революции кончились, выяснилось, что новое начальство, одним большим рывком образованное из пролетариата, сразу и окончательно глобально, оно, это начальство, уже не будет устраивать поместий в Новгородской губернии – холодно, скучно, невыгодно, а сразу, едва сколотив капитал, взлетит в Москву, а оттуда – в Лондон и Милан.
И как привязать богатого человека к России, какими пряниками или кнутами заставить его вкладывать деньги и силы у себя дома – сейчас невозможно понять.
Седьмая нерешаемая проблема России, отчасти родственная предыдущей, – это советское варварство, уничтожившее здешний культурный слой.
Человек живёт в современной России весело и беззаботно, пока не задумывается о том, каких размеров разрушение случилось здесь в середине прошлого века. Что толку напоминать о человеческих жертвах, сколько о них сказано, но – какое количество городов, храмов, кладбищ, икон и даже просто библиотек, садов, обстановки в домах – сгинуло быстро и бессмысленно.
А ведь любому, кто имел счастье ездить по Европе, понятно, что сохранение древнего стола и стула, везде и повсюду у них стоящего, этой узкой улицы, этого мощного дуба, этого барочного дома, собора – это позвоночник европейского величия и обаяния, то, на чём они держатся и чем они нам до сих пор так милы, несмотря на всю новейшую политику.
И – возвращаясь – изучая всё то же самое, что было и тут, в каждом уездном городе, и что пропало, не оставив среды для наследования, – можно только оплакивать эту грандиозную катастрофу.
Я назвал семь проблем – и заведомо исхожу из того, что с этим списком можно поспорить, хотя и вряд ли – в сторону его уменьшения.
Так что же делать?
Смириться, принять нашу жизнь как она есть – и пытаться извлечь из неё то недурное, что всё равно есть и будет вопреки всем трагедиям.
В конце концов, сама человеческая судьба так устроена, что возраст и болезни, ссоры и расхождения, и уж тем более смерть – учат нас как-то свыкаться с тем, что, казалось, нельзя пережить, и иметь дело с трудностями, которые не преодолеть.
И даже чувствовать невозможное счастье – всему вопреки.
Источник: Блог Дмитрия Ольшанского